С момента смерти императрицы Анны Иоанновны продвижение русских на Кавказе окончательно застопорилось – не по причине противодействия населявших регион народов, а из-за равнодушия столицы. Действия регулярной армии ограничивались защитой казацких поселений – Терской линии. Впрочем, и эти войска выделялись по остаточному принципу, не имея четко обозначенных целей. Казаки вновь оказались в обстановке дикого, опасного и безжалостного фронтира – каждая станица ежесекундно находилась в состоянии отчаянной войны за существование, снова и снова отражая набеги горцев. В Петербурге об этом, разумеется, задумывались мало.

С приходом Екатерины II ситуация изменилась.

Екатерина II Великая (1729-1796), Императрица Всероссийская с 1762

Новая императрица обращает внимание на заброшенный регион, и по ее приказанию укрепляется урочище Моздок – в 1765 году это уже город с крепостью. Немногим позже там создается Моздокский полк из казаков Терского войска. Ставший важным фактором русской экспансии, Моздок, как раз из-за своей ценности, послужил источником распрей.

Кабардинцы, считавшие земли вокруг Моздока своими, забеспокоились.До этого времени этот народ предпочитал занимать сторону русских – такое поведение было выгодно. Пока что для них все складывалось наиболее удачно – угрюмо нависая сзади мрачной громадой, Россия давала некоторую защиту, гарантию: когда перед другими горцами стоял выбор, на кого совершить очередной набег, располагающие таким могущественным другом кабардинцы явно представлялись не лучшими кандидатами.

К тому же, организация грабежей и военных походов против врагов империи могла принести дополнительный доход из казны последней – русские щедро оплачивали содействие и помощь. Так и жили кабардинцы, удобно устроившись на двух стульях. Но деятельность империи вокруг Моздока резко изменила картину. Последняя привела в движение медленную, неповоротливую, но хорошо смазанную и эффективную машину, что рано или поздно сулила покончить с таким удобным для кабардинцев статусом-кво.

Еще до завершения укрепления города – в 1764 году – взволнованные кабардинцы отправили в Петербург депутатов. Прикинувшись несправедливо обиженными, они в обычной кавказской манере стали жаловаться на стеснения, вызванной постройкой Моздока, и на то, что земли вокруг принадлежат им, так как они с давних времен пасли там скот.

Кабардинец

Имперское правительство, разумеется, имело определенные выгоды от содействия этого горского народа. Однако все эти выгоды, вся эта помощь и рядом не стояла со значением дальнейшего продвижения в регион, и депутатам был дан строгий ответ, суть которого состояла в том, что «это доказывало лишь снисходительность русского правительства, дозволявшего кабардинцам пасти свой скот в этом урочище». В то же время, лишний раз ссориться с местным населением никто не хотел, и была предпринята попытка смягчить отказ, выдав депутатам в знак императорской милости три тысячи рублей для раздачи на общем собрании народа.

Разочарованные депутаты возвратились, и отказ, объявленный ими, возбудил в кабардинцах единственное чувство, которому под силу превзойти горскую жадность – болезненную горскую гордость. Не приняв денег, кабардинцы смертельно обиделись, и в следующем же году произвели набег на русские поселения. В дальнейшем история взаимоотношений русских и кабардинцев состояла из набегов и восстаний, за которыми неизменно следовали жестокие усмирения и контрибуции, делавших этот горский народ еще беднее и злее. В конце концов, прервать этот порочный круг будет суждено только грозному Ермолову, с приходом которого на землях кабардинцев воцарится мир и порядок.

Тем временем, началась очередная Русско-турецкая война (1768-1774 гг). Так как империя наконец-то прочно закрепилась на Кавказе, все войны с турками с этого момента не могли не вовлекать в себя этот регион. Воинственные мусульманские народы, проживавшие тут, представляли плодородную почву для османской агитации, а со стороны русских Кавказ представлял собой плацдарм для действий против Турции. В том числе манил Крым, с разбойничьим населением которого требовалось уже наконец разобраться.

Генерал-поручик Иоганн Медем (1722-1785)

Для противодействия подговоренным турками черкесам и кабардинцам Петербург присылает отряд под командованием генерал-майора Медема, командовавшего до этого Оренбургским корпусом. Помимо солдат, на бумаге ему подчинялись все казаки по Терской линии, калмыки и иные народы, давшие присягу империи. Будучи в целом хорошим командиром, Медем имел проблемы с политической прозорливостью и тактом, что в итоге повлекло неприятные последствия.

Все началось весной 1769 года, когда черкесы, объединившись с крымскими татарами, напали на калмыцкие улусы. Был пущен слух, что большая часть калмыцкого войска ушла на Дунай воевать с турками, и охочие до грабежей горцы не смогли устоять. Но калмыцкий хан Убаши не уступал азиатской хитростью крымским султанам и горским предводителям, поджидая их в полной готовности. Бой произошел 29 апреля. Столкнувшись с превосходящим противником, шесть тысяч отборных татарских всадников были разбиты в жестокой битве – калмыки с петровских времен не убавили в воинственности, вновь подтвердив заслуженную репутацию.

Убаши-хан (1744-1774)

Узнав о сражении, Медем соединился с ханом. Двадцать тысяч калмыков являлись на редкость убедительным аргументом в этих краях, и генерал решил с ходу идти на Кабарду. В основном кабардинцы испуганно высылали парламентеров, едва завидев не сулящих ничего хорошего монгольские лица калмыков, взирающих на все вокруг, как на законную добычу. Однако были и горячие головы, увлеченные речами молодых князей. Воодушевленные, они ушли в горы, не желая принимать ни русского, ни турецкого владычества. Против них генерал отправил конный отряд, состоявший из регулярных гусар и моздокских казаков. В ущельях завязался жаркий бой, завершившийся победой русских. Кабарда присмирела.

Войско Медема двинулось к Кубани, спеша воспользоваться вестью о разгроме черкесского отряда. По правому берегу реки тогда жили салтан-аульские ногаи – небольшой тюркоязычный народ, ранее поддавшийся сладким турецким речам и ушедший из-под юрисдикции империи за Кубань. Теперь ногаи справедливо опасались возмездия. Все последнее время они зорко следили, какую сторону примут прослывшие бичом региона калмыки. Как только дело прояснилось, все живое на Кубани в ужасе бросилось спасаться на левую сторону – но было поздно. Пять тысяч калмыков переправились через реку, с ордынской радостью и весельем принялись за резню. В то же время отряд казаков с гусарами и артиллерией взял штурмом отчаянно защищаемый каменный мост, располагавшийся в верховьях Кубани. По овладении этим стратегическим объектом на левый берег хлынули войска, завершив экспедицию в пять дней. Это не дало полудиким калмыкам превратить местность вокруг в сплошное кладбище, и салтан-аульцы поспешили как можно быстрее принять русское подданство.

Но не все шло гладко – турки забеспокоились успехами противника и усилили агитацию. На этот раз под османское влияние попали чеченцы, устроившие набег на Кизляр. Воспользовавшись отсутствием русских войск, они захватили множество жителей, занимавшихся уборкой винограда в садах вокруг городских стен. Медем, разумеется, был вынужден вернуться на линию и наказать разбойников, однако, тем, по всей видимости, было мало – менее чем через год чеченцы сделали новый набег, только на этот раз не брали в плен, а убивали всех без разбора.

Медем завяз на Терской линии. Из-за чеченских беспорядков он пробыл там всю первую половину 1770 года, языком штыков и пушек уговаривая буйных горцев больше так не делать. Калмыцкого хана это малоперспективное с точки зрения грабежей дело решительно не устраивало, и он принялся рыскать летучими отрядами по Кубани, разыскивая, чем бы поживиться.

Калмыки

Русский генерал узнал об этих экспедициях только в Моздоке, и не нашел в них ничего хорошего. Будучи недовольным преждевременным открытием военных действий, Медем, имевший из Петербурга предписания «руководить ханом так, чтобы тот этого не понимал», все же не выдержал, сделав Убаши резкое замечание. Последний такого обращения не оценил – считавший себя лицом владетельным, хан не собирался повиноваться какому-то там генералу. Оскорбившись, он собрал всех калмыков и увел их за Волгу. Но и там Убаши сталкивался с влиянием имперской государственной машины, которая стремилась обуздать самовластного кочевника. Обидевшись еще сильнее, хан бежал в Зауральские степи в январе 1772 года. Ни у Яицкого войска, ни у имперских чиновников на местах калмыцкий тиран не вызывал ни симпатий, ни сочувствия, поэтому Убаши никто не мешал – «уходит, ну и черт с ним». Беглый хан беспрепятственно (со стороны русских, вне их воздействия у орды была масса проблем с кочевыми племенами по пути и серьезные санитарные потери, но это не является темой нашей статьи) достиг границы Китайской империи – с ним из русских владений вышло около двадцати тысяч кибиток, что составляло около 2/3 калмыцкого народа. Как и следовало ожидать, ушедшие из России калмыки бесследно растворились в разнообразных китайских этносах в рекордно короткие сроки.

Медему тем временем было не до смеха – уход Убаши, усмирение чеченцев и тихие волнения среди кабардинцев не давали ни секунды свободного времени, и в течение почти трех лет он не покидал пределы линии.

Такое изнуряющее, не дающее конкретных результатов положение дел не могло устраивать Россию. Но точно так же оно не устраивало и Турцию, которая к концу 1773 года отправила на Кубань десятитысячный корпус под командованием Девлет-Гирея, провозглашенного османами крымским ханом. Девлет, занявший Тамань, планировал активно действовать в кубанском регионе, нарушая коммуникации неприятеля – а там можно было попробовать вернуть и занятый русскими Крым. Первыми кандидатами на подстрекание были ногайские орды, скитавшиеся по здешним степям, и в марте 1774 года, усилив себя пятнадцатью тысячами горцев, Девлет двинулся к ногайцам. К счастью, при них находился небольшой, но опытный и решительный отряд подполковника Бухвостова – всего лишь полторы тысячи всадников. Конные силы успели разгромить авангард Девлет-Гирея, прежде чем тот успел на помощь, что вызвало всплеск энтузиазма среди ногайцев. Впечатленные победой, они твердо заняли сторону русских.

Крымский хан (вернее, турецкий протеже на это место, коим и был Девлет-Гирей), хоть и был сильно разочарован, но не терял присутствия духа, и чуть позже попробовал счастья на реке Калале, служившей последней преградой на пути к землям ногайцев. 3 апреля Девлет наткнулся на маленький казачий отряд под командованием полковника Платова. Последний, отлично понимая обстановку, уже выстроил вагенбург, приготовившись отражать штурмы тридцатикратно превосходящего противника. Храбрецы, несомненно, погибли бы, но тут на помощь пришел подоспевший Бухвостов с ногайцами. Последние, впрочем, не высказывали желания атаковать двадцатипятитысячное скопище, и русские кавалеристы, численностью не более чем в 500 человек, ринулись в атаку сами. В колониальных регионах такое временами срабатывает. Получив внезапный удар в тыл, противник растерялся, запаниковал и бросился бежать.

Платов в вагенбурге прочувствовал момент и, собрав последние силы, начал теснить потерявшего запал врага со своей стороны. В результате все закончилось удивительным преследованием, в ходе которого горстка всадников увлеченно гнала двадцатипятитысячное войско, охваченное абсолютной паникой. Три раза Девлет пытался остановиться и собрать силы, но неизменно терпел полный крах, сбиваемый с ног кавалеристами Бухвостова.

Командующий турецким корпусом так и не оправился от этого поражения – Медем и казаки увлеченно гоняли его и горцев по театру военных действий почти три месяца, до июля. Положение Девлет-Гирея стало совсем плохим, но воюющие державы подписали мир, по которому Турция признавала Кубань границей Российской империи и навсегда отказывалась от претензий на Грузию и Имеретию.

Блистательные военные победы, впрочем, не отменяли колоссальной психологической и физической нагрузки на русских колонистов, проживавших в регионе. Фронтир фронтиром, но порой военные действия привносили в суровый уклад воистину отчаянные, невиданные даже для этих мест эпизоды. Наиболее хрестоматийным примером можно считать оборону Наурской станицы 10 июня 1774 года.

Итак, Девлет разбит, его войско разделилось на несколько плохо организованных групп, постоянно преследуемых русскими. Последних, тем не менее, значительно меньше, поэтому отдельные группы рассеянного неприятеля могут позволить себе любимое дело кавказских народов – грабеж. Одна из таких шаек, злая и разочарованная, и наткнулась на несчастную станицу, обнесенную лишь земляным валом – всего поселение обложило около восьми тысяч (если верить историкам XIX века) татар, кабардинцев и турок. Неприятель имел основания полагать, что не столкнется с серьезным сопротивлением, так как строевые казаки еще не вернулись из военного похода. Это предположение подтвердилось ровно наполовину – как и думали грабители, в станице оставались в основном женщины и дети. А вот иные надежды не оправдались.

Защита станицы Наурской 

Когда заговорили ружья, на баррикады вышли разряженные наурские казачки в красных сарафанах. Наряду с мужьями и братьями (которые оставались в станице по тем или иным причинам) они отражали штурмы разгневанного бандитского скопища – те женщины, что плохо обращались с оружием, поддерживали костры, разогревали смолу, чтобы лить ее на головы осаждающих – даже свежие щи, варившиеся к обеду, пошли на дело защиты. Казачки спокойно встречали яростные атаки грабителей, работая серпами и косами. Они перевозили на себе чугунные пушки с места на место – туда, откуда усиливался приступ противника.

10 июня грабители провели несколько дорогостоящих штурмов – на поле боя осталось около восьмисот мертвых нападавших, причем в основном кабардинцев. Ожесточенный бой длился весь день, в течение которого станичники, изнуряемые все сильнее, ждали выручки – в соседней станице, Червленой, располагался регулярный пехотный полк, сила по местным меркам внушительная. Командир полка, впрочем, решил, что грохот боя – всего лишь очередное казацкое веселье с «потешными огнями», то есть стрельбой куда попало. Ради справедливости стоит заметить, что особенность эта для казаков более чем характерна.

Ночью наступило затишье, но, едва рассвело, вновь загремели станичные пушки. Ко всеобщему удивлению, утром одиннадцатого числа неприятель стал поспешно отходить. Сами казаки придумали массу баек, легенд и домыслов относительно такого неожиданного исхода, вплоть до прямого божественного вмешательства, но, скорее всего, причиной отступления бандитов стал страх столкнуться с отрядами регулярной армии, которая в это время теоретически могла рыскать где-то неподалеку в поисках осколков разбитого войска Девлет-Гирея.

История с Наурской станицей, помимо прочего, заметно повлияла на «деловую репутацию» кабардинцев – обидное поражение, нанесенное в основном женскими руками, прочно легло на нежную горскую психику.Даже мирный кабардинец еще долго старался не встречаться с моздокским казаком, боясь насмешек, по словам историка Василия Потто, «насчет того, как Кабарда пошла воевать, да не управилась с казацкими бабами». Если же кабардинец обладал такой интересной особенностью, как обожженное лицо, то любимой насмешкой для казака было добродушно осведомиться, «не щи ли ты в Науре хлебал». Вот такие женщины были в русских селениях.

Линейный казак

С завершением войны на Кавказе стало на некоторое время поспокойнее. Вскоре набеги, грабежи и беспорядок возобновились, однако турецкая пропаганда сошла на нет, и горцы резали друг друга так же интенсивно, как и русских колонистов, что делало жизнь сравнительно спокойнее. Правда, регулярной армии все равно приходилось совершать карательные экспедиции, в которых особенно доставалось бунтующим сильнее прочих кабардинцам.

На фоне всего этого Кавказская линия требовала усиления. По правому берегу Кубани был заложен ряд крепостей и укреплений, простиравшихся от Моздока до крепости Святого Дмитрия (ныне Ростов-на-Дону). Руководил работами и отбивал набеги горцев не кто иной, как сам Александр Суворов. Будучи лихим наездником, он лично возглавлял преследование грабителей, наводя ужас на лихих джигитов. Тем не менее, основная заслуга Суворова на Кавказе состояла вовсе не в победах над горцами.

Азово-Моздокская линия

Ногайцы не были профессиональными хищниками вроде черкесов. Тем не менее, набеги последних стремительно милитаризировали Ногайскую Орду, делая ее жителей злее и беспокойнее. Сам факт наличия в Ставрополье такого образования ставил крест на любых попытках всерьез заселить край, да и еще замученные суровостью жизни ногайцы начали увлеченно резать друг друга, кровавыми междоусобицами делая регион еще опаснее.

Александр Суворов (1730-1800), граф, генералиссимус (с 1799), великий русский полководец

Суворову приказали переселить беспокойных ногайцев в обезлюдевшие после бунта Пугачева Уральские степи – и верный себе полководец решил устроить все по-хорошему, без сталкивания лбами. Законным повелителем ногайских татар являлся крымский хан, владения которого разваливались, вассалы бунтовали, а страна стремительно беднела. После непродолжительных попыток поправить дела, несчастный владетель был вынужден просить защиты и покровительства у русской императрицы. Пользуясь этим поводом, Суворов выслал приглашение татарским старшинам собраться в Ейске, чтобы выслушать отречение крымского хана, Шагин-Гирея.

28 июня 1782 года вся степь вокруг крепости покрылась татарскими кибитками – Суворов постарался придать действу максимально торжественный вид, зная, как это действует на азиатские умы. Все регулярные войска империи в Ейске были поставлены в ружье, полковые священники служили молебны за здравие Екатерины II, а об окончании религиозной церемонии возвестил гром пушек и колокольный звон. После этого, в идеально начищенном мундире, при всех наградах, Суворов с блестящей свитой вышел к старшинам, громким голосом зачитав манифест Шагин-Гирея, где тот отрекался от царства в пользу русской императрицы. Ногайцы выслушали все спокойно, тут же присягнув новой повелительнице от имени всего народа.

Шагин-Гирей (1745-1787), последний крымский хан

Затем начался пир. Зажарили сотню волов и восемьсот баранов. Шесть тысяч ногайцев расселись на коврах, распивая вино, мед и пиво. Пир длился три дня. Между тем Суворов потихоньку уговаривал мурз, старшин и султанов к переселению из кубанских степей на раздольные кочевья за Волгой. Такт, гибкость и сладкие речи давали результаты, и, казалось, все закончится мирно. Через неделю все было готово к переселению. Впрочем, Александр Васильевич превосходно понимал, с кем имеет дело, и принимал все предосторожности.

Неожиданная весть о переселении орд на Урал буквально поразила ногайцев рангом поменьше. Кроме того, привыкшие жить в постоянных междоусобицах, некоторые мурзы и старшины увидели во всем этом отличный повод укрепить свое влияние. Начали активно распространяться слухи, что русские ведут ногайцев в непроходимые леса, чтобы погубить их. Повсюду слышались призывы взяться за оружие. Все произошло стремительно – прежде чем кто-то успел что-то понять, все верные империи мурзы были убиты. Десять тысяч татар устремились к форпосту на реке Ее, который обороняла рота Бутырского пехотного полка. Солдаты отбили несколько атак и, вероятно, погибли бы, но Суворов, с самого начала предполагавший нечто подобное, держал поблизости значительные силы. На помощь прискакал эскадрон князя Кекуатова, позднее подоспели два пехотных полка. Началась страшная рубка татар, которых загнали в болотистую реку. В припадке бессильной злобы этот полудикий азиатский народ принялся за самоистребление – обозленные ногайцы на глазах у русских пехотинцев резали глотки своим женам, а младенцев швыряли в воду.

Ногайцы

Все это не могло обойтись без последствий – не участвовавшие в этой резне татары договорились устроить ряд набегов, отвлекая регулярные войска, а потом бежать всем скопищем за Кубань, где черкесы, забыв старую вражду, обещали помощь. Но, по счастливой случайности, на скопище готовых к походу ногайцев наткнулся отряд из трех казачьих полков. Терять момент никто не собирался, и татары были внезапно атакованы и наголову разбиты.

Но мятеж не думал затихать, и теперь охватывал уже все без исключения ногайские орды. Перебив символические русские гарнизоны при себе, татары, соединившись с желающими кого-нибудь пограбить черкесами, двинулись на Ейск, рассчитывая сходу взять город. Крепость ощетинилась пушками и мушкетами, и успешно отбивала штурмы в течении трех дней, после чего противник, сняв осаду, стремительно отступил за Кубань.

Суворов не был бы Суворовым, если бы пустил все на самотек – нет, чем быстрее нанести удар, тем быстрее сломается хребет восстания. Призвав казаков, полководец перешел Кубань, и уже на рассвете 1 октября русские наткнулись на большой ногайский стан. В двенадцати верстах от границы империи началась редкая в жестокости и напряженности битва. Действо продолжалось почти полдня – донские казаки не щадили никого. Весь неприятель был перебит, за исключением небольшого количества ногайцев и черкесов, успевших сдаться в плен.

Этот урок навел панический, животный страх на все Закубанье. Даже крымские татары, не имевшие никакого отношения к происходившему, в ужасе бежали в Турцию, в результате чего Крым оказался практически полностью очищенным от татарского присутствия. Хорошо это или наоборот с позиций сегодняшнего дня – оставим решать читателю.

Тем временем жизнь на Кавказе продолжалась. Бурлящая, бьющая ключом жизнь, соваться в которую даже в составе хорошо вооруженного крупного отряда всегда было небезопасно. Тем не менее, все это являлось лишь отражением естественного уклада региона – сочетание ландшафта, истории и традиций погрязших в своих распрях небольших народов, для которых пришедшие со своей цивилизацией русские далеко не всегда являлись главным врагом.

Но всему суждено меняться – и личность, которой было суждено эти изменения принести, оказалась ничуть не менее интересна, чем самые отчаянные и харизматичные горские султаны, старшины и ханы. Всех переплюнул загадочный человек, известный истории под именем Шейх-Мансур.

Шейх-Мансур, (1760-1794). В высшей степени загадочная личность

Он привнес на раздираемый вечными склоками и междоусобицами Кавказ тот самый магический элемент, который, пусть и на время, но объединил племена и тейпы ради цели, предполагавшей нечто большее, чем кратковременный грабеж кого попало. Этот человек разработал понятное и непротиворечивое политически-религиозное учение, которое под знаменем священной войны – газавата – позволило создать реальную угрозу господству и медленному продвижению России. Угроза эта, как мы еще увидим, не умрет, а через десятки лет после поражения Мансура возродится в еще более опасном и злобном виде.

Человек, первым в истории объединивший разрозненные горские племена под знаменем веры, был, наверное, самым таинственным персонажем кавказских войн. Некоторые легенды наделяют его биографией, которой позавидовал бы сам Остап Бендер. Существуют три версии его происхождения, причем сейчас решительно невозможно установить, какая из них верна. Самая первая – самая скучная. По ней Шейх-Мансур являлся обычным оренбургским татарином с необычными амбициями и способностями. Зато вторая (хотя и самая сомнительная) дает разгуляться и фабуле, и подробностям – такого никакой беллетрист не придумает.

Итак, по версии итальянцев, один из европейцев – ближайших сподвижников Мансура, бежал в Константинополь после поражения 1786 года. По пути он прихватил шкатулку с драгоценностями партнера, в которой, помимо прочего, находились и мемуары. Их и обнаружил в архивах один из итальянских профессоров в середине XIX века. Продолжив поиски, он нашел и письма, написанные авантюристом – хранились они у живущего в Монферате внука. Относительно подлинности этих документов, разумеется, возникают вопросы, но этой легенде все же было суждено появиться на свет.

Итак, в XVIII веке в Монферате родился некто Джованни Батиста Боэтти, сын нотариуса. Желавший сыну степенной, сытой жизни уважаемого человека, отец отправил пятнадцатилетнего отпрыска изучать медицину. Но неспокойный нрав и тяга к приключениям не дали Боэтти сидеть спокойно, и уже скоро он убежал в Милан, чтобы завербоваться там в солдаты. Впрочем, военная служба опротивела молодому человеку еще быстрее, и уже через два месяца парень, дождавшись удобного случая, исчез из казарм, чтобы направиться в Богемию. После этого Джованни отметился рядом странствий и мытарств, в итоге попав в Рим, где и поступил в монахи в доминиканский орден.

Но и тут Боэтти не сиделось спокойно –после недолгого увлечения все еще живыми среди монахов идеями знаменитого Савонаролы наш герой переключился на романтику стран Востока. Джованни умело использовал первую же возможность, добившись назначения миссионером в Мосул (территория нынешнего Ирака). Впрочем, даже туда без приключений монах добраться не смог – в Венеции произошел случай, говорящий о Боэтти куда больше, нежели любые пустопорожние рассуждения. Там он попал в тюрьму за драку с проститутками – по версии самого монаха, за проповедническое рвение к этим заблудшим душам, что ушли от Бога, погрязнув в грехе и распутстве. Версия девиц легкого поведения оказалась куда прозаичнее: не заплатил.

Доминиканский проповедник 

Случился крупный скандал, и Боэтти с позором выслали из города. Наш герой с грехом пополам все же добрался до Кипра, чтобы попасть уже в турецкую тюрьму – неосторожно сказал что-то про Магомета. Но и оттуда этот чудесный человек умудрился каким-то образом сбежать. Добравшись до Сирии, он проповедовал в Алеппо. Пламенные речи привлекли к харизматичному миссионеру множество кающихся грешников, и особенно грешниц. Последнее вызвало понятные чувства у местного францисканского ордена, который и написал донос. В итоге Боэтти изгнали из монастыря, и парень начал жизнь обычного бродяги.

В постоянных, полных тревог и лишений скитаниях по Востоку, Джованни познал исламский мир. Авантюрист понял – мусульмане слепо пойдут за любым человеком, который будет достаточно харизматичен, чтобы поднять их во имя пророка, и человек этот будет абсолютным повелителем разъяренной толпы фанатиков, готовой смести с дороги что угодно и кого угодно. Постоянное нахождение в кутузке и превратности бродяжной жизни многому научили некогда непоседливого юношу – теперь Боэтти отлично понимал, чем рискует, и подошел к делу основательно. Первым делом был посещен Константинополь. Затем – Трапезунд, Эрзерум, Карс, Ардаган, Тифлис и так далее. Будущий предводитель мусульман тщательно изучал страны, укрепления городов, коммуникации – занося все это на бумагу, он составлял детальный план военной кампании.

Оставалось познать ислам. Через Дагестан Боэтти пробрался в Персию, а оттуда – в Багдад, где наизусть выучил Коран, да так, что даже местные духовные лица не могли сравниться с молодым европейским энтузиастом. Но Джованни не изменял старой привычке, попутно ведя подробнейшие записи относительно системы укреплений города. Это заметили, и небезосновательно обвинили нашего героя в шпионаже. Закованный в цепи, он был доставлен в Константинополь, где Сардинский консул с трудом добился его освобождения.

Так или иначе, турки отнеслись ко вчерашнему арестанту с подозрением, организовав за ним слежку. Переодевшись в армянина, наш герой бежал в Европу. Там он занялся осмотром арсеналов и пушечно-оружейных заводов, заключая контракты на поставку амуниции для будущей кампании.

Откуда деньги? Боэтти долгое время искал средства для экспедиции в Петербурге, предлагая самому Потемкину план завоевания Константинополя. Однако граф был продуктом блистательной империи и искренне презирал дух авантюризма и бродяжничества. Джованни, разумеется, получил отказ. Тогда наш герой нашел богатого армянина из Скутари, который легко поддался харизме Боэтти. После завершения всех приготовлений Джованни начал свою сказочную комбинацию вместе с новым спонсором и тремя столь же авантюрно настроенными европейцами,

1785 год, курдистанский город Амадия. Наш герой появляется там одетым во все белое, с зеленой чалмой. Все детали костюма тщательно подобраны, все слова заучены, все мосты сожжены. Харизма, доскональное знание ислама и психологии местного населения приведены в полную боевую готовность.

Боэтти вложил в дебют все мастерство – пара ловких психологических трюков, природное обаяние и терпеливое следование плану, и в подчинении авантюриста уже девяносто шесть человек. С одной стороны, для первого появления – неплохо. С другой – пока что это больше походило на шайку разбойников. Тем не менее, Джованни, не падая духом, отправился завоевывать мусульманский мир.

В первом же встречном селении Боэтти собрал жителей, чтобы объявить им о своем божественном посланничестве. Признавшие пророка были тут же зачислены в ряды воинства Джованни, остальных быстро и без особых прелюдий убили. Способ такой рекрутчины по деревням оказался настолько действенным, что к первому городку, располагавшему укреплениями – Битлису – новоявленный пророк подступил уже во главе армии в несколько тысяч человек. Бывший монах отлично знал театр военных действий, слабые и сильные места городов, и Битлис быстро взяли решительным штурмом. Турецкий гарнизон был перебит, а город быстро разграблен вчерашними селянами. Очень быстро слава Боэтти распространилась на весь Курдистан, и крайне напуганное население сдавало города без боя. Впечатленные успехом, местные прозвали пророка Мансуром, то есть победоносным.

К сожалению (какой ведь эпос!), эта вторая, «итальянская» версия является и самой сомнительной. Но я все не удержался от соблазна привести эту легенду – уж больно красочно звучит. Из этой неправдоподобной, но весьма распространенной в определенных кругах легенды вытекла и третья версия, компромиссная, и вот она вполне может претендовать на правдивость. Согласно ей, Шейх-Мансур был османским эмиссаром, призванным поднять горские племена, и замедлить экспансию России. Ну не мог среди горцев на том историческом периоде появиться такой хитрый, умный и явно образованный (в том числе и в инженерии, методах ведения войны, и пр.) человек. Условия для рождения подобного лидера еще не сформировались.

Шейх-Мансур употребил весь талант на то, чтобы объединить горские народы посредством своего религиозно-политического учения. И тут нас интересуют не столько военные действия против его полчищ, сколько последствия доктрины. «Протомюридизм» («мюридизм» не в теологическом, а в политическом понимании, тот, что зародится при власти Шамиля в XIX веке), освобожденный Шейх-Мансуром, оказался джинном, выпущенным из лампы – последствия деяний этого честолюбивого человека Россия ощущает до сих пор, и до сих пор силы, освобожденные им, таят в себе величайшую опасность.

Что же до военных действий против Мансура, то тут не было ничего особенного или необычного для Кавказа, за исключением того, что ему на короткое время удалось добиться практически невероятного – объединения ряда горских племен под флагом религиозной войны. Дальше все было типично для таких восстаний – резкий старт, первоначальная неудача в усмирении бунта, чудом спасшийся из засады ничем не выделявшийся унтер-офицер Багратион, героическая оборона Кизляра русскими, а потом – поражения новоявленного пророка, следующие одно за другим.

Крепость Соловецк

В столкновении с военной машиной сильной европейской империи харизма и знание обычаев дикарей уже не помогали, и в итоге, оставшийся с немногочисленными сподвижниками, Шейх-Мансур бежал в неприступную Анапу. Позже, в 1791 году, русские все же возьмут крепость – в числе прочего, им достанется и бывший пророк. Дни свои авантюрист закончит в Соловецком монастыре. Последнее письмо, переведенное туринским профессором, якобы было помечено «Соловецк, 15 сентября 1798 года», и подписано «Джованни Батиста Боэтти, проповедник». Там «несостоявшийся завоеватель Константинополя и Кавказа» просил прощения у престарелого отца.

Что же до продуктов мыслительной и организационной деятельности Шейх-Мансура, кем бы он в итоге ни был, то они еще будут стоить России напряженной борьбы и обильных потоков крови.